В студенческие годы мне не раз приходилось слышать рассказы о зоологе Льве Георгиевиче Каштанове.
Только в год моего поступления в институт (1948-й) вышла его превосходная книга «Тигр. Изюбрь. Лось», которая привлекла внимание ученых и натуралистов. Жива была в памяти трагическая судьба исследователя.
Профессор Петр Александрович Мантейфель скупыми, но очень выразительными словами повествовал студентам о бесстрашии этого замечательного человека:
— Представляете, в одиночку уходил в тайгу тропить семью тигров! Шел за ними по таежной глухомани сотни километров!
Умом мы понимали, что для этого требуется большое мужество. Ощутил же я всю рискованность такого поведения, когда спустя много лет в Приморье неожиданно оказался на свежем следу крупного тигра. Стала вдруг грозной и тревожной приветливая до того тайга, ненадежным — старый охотничий карабин, висевший на плече. Появилось чувство сопереживания с лайкой, мгновенно утратившей всякий азарт и упорно не желавшей отходить от моих ног. Тигр недалеко!.. Да, читать в книгах, слушать рассказы — одно, а самому увидеть — совсем другое…
Изучение тигра было заветной мечтой Капланова. И вот после долгих поисков он на тигриной тропе:
«Следы, которые я страстно желал увидеть много лет, вызвали особые чувства. Восхищение смешалось с тревожным любопытством и уважением к обладателю огромной кошачьей лапы».
Страх можно преодолеть усилием воли. Но, ей-богу, не верю я некоторым из современных зоологов, которые пишут о том, как бестрепетно они, безоружные, ходят в одиночку по свежим тигриным тропам, рассматривают еще неостывшие остатки растерзанных хищником жертв и даже устраивают рядом с ними засидки, выжидая, не появится ли хозяин добычи. Капланов всегда был хорошо вооружен и ни на минуту не терял осторожности. В сущности, он был первым зоологом, глубоко изучившим в природе образ жизни амурского тигра. Но его исследования имеют и прикладное значение. Он выяснил размеры семейных и индивидуальных участков этого хищника, его перемещения, выявил общую картину распределения тигров в обследуемом районе, что, конечно, помогло улучшению их охраны в заповедниках Дальнего Востока.
Имя Капланова носит Лазовский государственный заповедник, одним из первых директоров которого он был. Здесь в 1943 году и настигла его пуля браконьера…
Советские заповедники — мы уже немного говорили об этом — первоначально создавались преимущественно для охраны редких видов животных. Обращали внимание прежде всего на хозяйственно ценные виды, и отсюда вполне объяснимый в те годы крен в сторону охотничьих животных. Некоторые заповедники так и назывались «охотничьими соболиными», «охотничьими бобровыми» и т. д.
Надо со всей определенностью сказать, что заповедники, хотя и с некоторыми издержками для классического заповедного режима, решили возлагавшиеся на них задачи по восстановлению численности ряда редких и ценных охотничьих зверей.
Вспомним прежде всего о нашей пушной жемчужине, о соболе. Двадцатые — тридцатые годы. На огромных пространствах тайги соболь выбит. Можно идти много дней и не встретить ни одного следа этого зверька. Соболь уцелел лишь в самых труднодоступных участках горной тайги да еще там, где его охраняло местное население. В нескольких сохранившихся собольих очагах созданы заповедники: Кондо-Сосьвинский, Баргузинский, Сихотэ-Алинский, Кроноцкий. Численность соболей довольно быстро увеличилась, и они постепенно начали заселять окрестные угодья. Но процесс шел медленно на слишком обширных территориях, требовалось его ускорить. Было организовано искусственное расселение зверьков, которое приобрело большие масштабы. По данным ВНИИОЗ им. проф. Б. М. Житкова (института пушнины), за 1940—1970-е годы свыше 19 тысяч соболей расселили в десятках областей и краев Урала, Сибири и Дальнего Востока. В отдельные годы (1953, 1955, 1957) более 2 тысяч соболей расстались с родными местами обитания и получили новые квартиры.
Заметим, что это была трудная, а временами и героическая работа, с достоинством выполненная охотоведами и зоологами. На помощь авиации в ту пору почти не было надежды. Поэтому соболей в места выпуска (а они подчас находились за сотни километров от населенных пунктов и транспортных магистралей) завозили на лошадях, на оленях и собачьих упряжках. В лютые морозы, в снегопады. К тому же перед тем надо было проводить обследование намечаемых под выпуск собольих угодий, убеждаться в том, что завезенные туда зверьки найдут и корм, и надежные укрытия. Организовывать отлов соболей, а это тоже сложное и трудоемкое дело.
Прямая роль заповедников в реакклиматизации соболя сравнительно невелика, работа велась преимущественно за их пределами. Но многое значили исследования, осуществленные на территориях заповедников их сотрудниками — К. Г. Абрамовым, Г. Ф. Бромлеем, О. К. Гусевым, В. В. Раевским, В. В. Тимофеевым и другими. Они помогли правильно определить экологические потребности соболей. Некоторые же заповедники «поделились» имеющимся у них поголовьем. Интересно, что 15 соболей было отловлено в Кондо-Сосьвинском заповеднике задолго до развертывания кампании по реакклиматизации, еще в 1933 году. Их выпустили в той же Тюменской области, где расположен заповедник, в бассейне реки Жерниковой. Баргузинский заповедник подключился еще раньше, в 1930 году, но число отловленных зверьков было слишком невелико, всего два, чтобы говорить о том времени всерьез. В дальнейшем, в 50-х годах, из Баргузинского заповедника вывозили солидные партии по 30—50 зверьков. Ловили соболей для расселения и в Сихотэ-Алинском заповеднике.
Работа по восстановлению численности соболя в СССР оказалась чрезвычайно успешной. Он заселил почти все прежние места своего обитания и вновь стал важнейшим промысловым видом. За годы, прошедшие после открытия промысла, заготовлены миллионы собольих шкурок, получены десятки миллионов рублей дохода. В охотничий сезон 1985/86 года заготовки достигли рекордного уровня — 256,5 тысячи штук. Наша страна вновь великая соболиная держава! Есть в этом выдающемся успехе и скромный вклад заповедников…
А вот по отношению к некоторым другим видам редких животных от эпитета «скромный» придется отказаться. Здесь ситуация такова: если бы не заповедники, не жить им, наверное, сейчас!
Древнейший реликтовый зверек нашей фауны, выхухоль, к середине текущего столетия оказался в критическом состоянии: его ареал сократился до нескольких разрозненных очагов в бассейнах Дона, Волги и Урала, численность стремительно падала. Запреты на добычу выхухоли не давали эффективных результатов, поскольку основные причины ее бед заключались в разрушении местообитаний, вызванном неупорядоченной хозяйственной деятельностью в поймах, в браконьерском лове рыбы ставными снастями (выхухоль запутывалась в них и захлебывалась).
В 1958 году мне пришлось спуститься вниз по прекрасной реке Битюг — левобережному притоку Дона, почти от самых его верховьев до устья. Пойма реки еще сохраняла свой девственный вид. Но контроль за охраной животного мира отсутствовал, на реке царствовали браконьеры. На многих укромных участках берега, где они чистили и сушили вентери и сети, были настоящие выхухолевые кладбища. Шкурки выхухолей принимать запретили, и браконьеры выбрасывали на берег зверьков, задохнувшихся в запретных снастях. И так было не только на Битюге.
Оставался один выход: расселить выхухоль по возможности шире, создать новые очаги, в том числе и там, где еще сохранились нетронутые или слабо освоенные поймы.
Перелистываю сводки по расселению выхухоли, составленные Кировским институтом пушнины. По 1970 год включительно в стране реакклиматизировали 9788 зверьков. Наибольший размах работ приходится на 1957 —1964 годы, когда ежегодно переселяли от четырехсот до восьмисот выхухолей. Среди основных поставщиков — Хоперский государственный заповедник.
Куда же попали хоперские выхухоли? В Могилевскую область Белоруссии. В Тракайский и Капсукский районы Литвы. В водоемы Брянской, Курской, Воронежской, Калужской, Ярославской, Горьковской, Саратовской, Челябинской областей.
В 1958 году свыше 230 выхухолей, отловленных в Хоперском заповеднике, совершили «прыжок» через Урал и были выпущены на реке Таган, в Томской области.
В некоторых водоемах выхухоль прижилась, образовала популяции с высокой плотностью населения, которые в свою очередь были использованы для отлова и расселения.
Но резерваты выхухоли имелись не только в Хоперском заповеднике, из которого по 1970 год включительно было вывезено около двух с половиной тысяч особей. Пятьсот голов дал Окский заповедник, триста — бывший Клязьминский.
К сожалению, я не могу закончить разговор о выхухоли на полностью мажорной ноте. Да, вследствие широких реакклиматизационных мероприятий она, по-видимому, была спасена от уничтожения и укрепила свои позиции в водоемах нашей страны. Однако этот уникальный зверек попал на страницы Красных книг СССР и РСФСР. Преобразования речных пойм и отсутствие в них должного порядка работают против выхухоли…
Если даже в самые критические моменты численность выхухоли определялась десятками тысяч особей, то положение с бобром было просто катастрофическим. В европейской части страны в 20-х годах оставалось лишь несколько сотен бобров, сохранившихся в глухих водоемах Белоруссии, Смоленской и Воронежской областей. В любое время бобровый род мог прекратить свое существование. Доходили слухи о популяциях аборигенных бобров в Западной Сибири и в верховьях Енисея, но популяциях небольших, тоже грозивших угаснуть…
В августе 1934 года восемь бобров, проделавших по железной дороге путь протяженностью почти в две с половиной тысячи километров от станции Графская до станции Апатиты, получили наконец долгожданную свободу. Из тесных душных транспортных клеток их выпустили в чистейшие воды реки Чуны, впадающей в Чун-озеро на территории Лапландского заповедника. Осуществлявший эту необычную для той поры операцию, ныне здравствующий доктор биологических наук Олег Измаилович Семенов-Тян-Шанский, вспоминает:
«Всю зиму мы следили за выпущенными животными и снабжали их подкормкой. Когда выяснилось, что бобры не запасли корма на зиму, нами было срублено и опущено в воду около сотни берез. Зимой к бобровым лазам подвозили на оленях осиновые деревья и овес. Однако опыт показал, что никакой необходимости в такой опеке не было: заготовленные нами березы остались нетронутыми, а овес и осиновую кору вместо бобров съедали зайцы. Бобры выходили в лес в течение всей зимы, ночами валили на землю ивы и березы, перегрызали их на чурки и утаскивали через лаз в воду».
Бобры в Лапландском заповеднике прижились, хотя высокой численности так и не достигли,— слишком суровыми оказались для них тамошние условия. А описанный выше эпизод приведен потому, что он относится к первому опыту искусственного расселения с использованием поголовья бобров Воронежского заповедника. С 1934 года началась плановая реакклиматизация бобра в стране, в которую были широко вовлечены заповедники, и в первую очередь Воронежский.
Мне довелось в течение нескольких лет активно участвовать в этой работе. За то время в заповеднике и его окрестностях было отловлено для расселения около 900 бобров. Куда только не пришлось их развозить, какими дорогами и транспортом пользоваться!
Иркутская область — четырнадцать суток в товарном вагоне. Перегрузка на автомашины до поселка Качуг. Остаток пути, до одного из притоков Лены,— на конных волокушах, своеобразных летних санях, приспособленных для передвижения по таежному бездорожью.
Тюменская область. Вновь почти десять суток в тесном и душном вагоне. Автомашины, большие весельные лодки… До самого места выпуска на реке Агитке, притоке Вагая,— утлые долбленки, грозящие перевернуться под тяжестью человека и пары грузных бобров.
Мурманская область. Доверху набитый клетками Ан-2, отыскивающий под пологом низкой облачности проход между двумя опасными сопками. Тракторные сани. Путь на моторках по разлившемуся от осеннего паводка Поною. Пеший маршрут по вязкой лесотундре к пунктам выпуска зверей. И тяжелые мешки с бобрами на плечах…
Ленинградская, Костромская, Липецкая области… В каких только водоемах не плавают ныне потомки расселенных когда-то бобров! Что ж, есть, пожалуй, повод и для некоторой удовлетворенности: оставлен реальный, зримый след от трудов своих. Конечно, работа всегда была коллективной. Сколько местных охотоведов и егерей приняли в ней участие, большое им спасибо!..
В 1935 и 1937 годах, в самом начале реакклиматизационных мероприятий, была сделана попытка расселить аборигенных западносибирских бобров из Кондо-Сосьвинского заповедника. Около 20 зверей отловили и выпустили в Тюменской области — в бассейне реки Демьянки. О результатах этого выпуска спорят до сих пор, не без оснований подозревая, что местные бобры перемешались с выпущенными позднее по соседству белорусскими.
Однако долго основным источником искусственного расселения бобров был Воронежский заповедник. В заповедных и окрестных водоемах бассейна реки Воронеж было отловлено в общей сложности 4 с лишним тысячи бобров. Их расселили в десятках областей, краев, автономных республиках России, во всех Прибалтийских республиках. Несколько десятков бобров из Воронежского заповедника были отправлены в ГДР, Польшу и Монголию, где они благополучно прижились. По ориентировочным подсчетам численность бобров в очагах, созданных на базе воронежской популяции, превышает 100 тысяч особей!
А затем начали давать племенной материал для расселения и заповедники, в которых после завоза воронежских бобров образовались мощные вторичные колонии: Хоперский, Окский, Печоро-Илычский, Мордовский. Из них также была отправлена в дальние края не одна сотня бобров.
Лишь в последние десятилетия заповедники в работе по восстановлению бобра отошли на второй план, поскольку этот зверь стал обычным и за их пределами. Основное внимание начали уделять внутриобластному расселению бобров. Заповедные же популяции вновь обрели неприкосновенность как объекты научных наблюдений.
На вопрос о том, сколько сейчас в нашей стране бобров, никто точно не решится ответить. При единовременном всероссийском учете — а было это свыше десяти лет назад — назвали цифру около 200 тысяч. Возможно, сейчас их больше, гораздо больше. В Российской Федерации они встречаются от Кольского полуострова до Камчатки, от Архангельской области до дельты Волги. Заслуга заповедников в возрождении бобра несомненна!