Деятельность сохранившихся заповедников требовалось изменять с учетом получивших распространение взглядов на их функции.
Поэтому в 1952 году было утверждено новое «Положение о государственных заповедниках СССР». Акцент в документе делался на то, что природные объекты заповедников используются для научных исследований в непосредственных интересах экономики, а установленный в них режим трактовался как «заповедное хозяйство»; тематика работ была прямо ориентирована в помощь эксплуатации биологических ресурсов в лесном, сельском, рыбном и охотничьем хозяйствах.
Ученые, общественность болезненно восприняли закрытие большинства заповедников, изменение их статуса и задач. Выдвигавшиеся аргументы не убеждали, и внутренне с ними не соглашались. Трудно было понять, как и почему «не оправдали» себя такие заповедники, как, например, Печоро-Илычский, Алтайский, Кроноцкий… И природные объекты ими сохранялись уникальные, и научные исследования велись на достаточно высоком уровне, и запросы практики не были обойдены. Смущала продолжавшаяся ломка тематики, гипертрофия чисто хозяйственных устремлений в некоторых из уцелевших заповедников.
Вот почему, как только появились благоприятные условия (в середине 50-х годов), началось восстановление заповедной системы, возвращение на классические заповедные позиции. Если в 1953 году в стране имелось лишь 39 заповедников (наименьшее количество после 1930 года), то в 1957 году их стало уже 52. При этом площадь их составляла всего 1,6 миллиона гектаров, но в 1960 году число таких особо охраняемых территорий увеличилось до 85, а закрепленные за ними земли достигли 6,3 миллиона гектаров. В Российской Федерации были восстановлены Алтайский, Кроноцкий, Лазовский, Лапландский, Печоро-Илычский, Центральнолесной заповедники, «Столбы»; расширилась площадь некоторых действующих заповедников.
Большую роль в позитивных сдвигах сыграла Комиссия по охране природы при Биологическом отделении АН СССР, созданная в марте 1955 года. Она сосредоточила усилия на разработке рациональной сети заповедников, выдвигала и апробировала предложения по организации новых природоохранных объектов, формировала основные направления исследований для научных коллективов.
Казалось, ничто не предвещало беды. Недоразумения как будто остались позади, заповедникам возвращали утраченные позиции в науке, культуре, охране природы. И вдруг…
Вроде бы при спецпоказе не понравился сюжет из киножурнала: научный сотрудник одного из таежных заповедников «бесполезно» тратил драгоценное рабочее время, слишком долго наблюдая в бинокль за белкой, беззаботно скачущей по ветвям кедра.
В другом заповеднике, предназначавшемся преимущественно для охотничьих утех высоких гостей, где, вполне естественно, заботились о красивом и богатом интерьере помещений, один из этих гостей выразил недовольство излишествами в украшении столовой (люстра, висевшая над обеденным столом, действительно поражала неуместной роскошью).
Пустяки, не стоящие внимания эпизодики?.. Но умелая режиссура, целенаправленное обобщение подобных случаев ярыми противниками заповедной системы привели к тому, что Н. С. Хрущев дал указание подготовить соответствующее постановление.
Официальной информации о мотивах опять последовавшей реорганизации заповедного дела не появлялось.
Позже такого рода действия получили четкое определение: волюнтаризм. Однако вряд ли Н. С. Хрущев выразил бы свое неодобрение заповедникам, если бы незадолго до того не отвергнул мысль об организации союзного Комитета по охране природы под неотразимым предлогом, что при социализме природу охранять не от кого. У него были собственные взгляды на проблему, подкрепляемые прагматизмом советников и хозяйственников, смотревших на природоохранные мероприятия как на прямой ущерб экономике страны. И А. Н. Косыгин не промолчал бы, знакомясь с документами об очередной «реформе» заповедников, если бы не его известный всем скепсис по отношению к природоохранным делам в контексте современной экономики. Да, Комитет по охране природы в принципе необходим, но… он помешает нормально работать хозяйству. Обойдемся пока без него…
Печально все-таки, что о таких взглядах и порожденных ими событиях приходится узнавать спустя десятилетия. Нынешняя обстановка гласности, сложись она в те времена, помогла бы правильно урегулировать противоречия и избежать непростительных ошибок.
Чем же вновь поплатилась заповедная система? Потери были велики, хотя и не такие, как десять лет назад, — вдвое меньше.
В 1961 году страна потеряла 16 заповедников. Девять были преобразованы в филиалы, у восьми урезана площадь. Из числа российских вновь (!) были закрыты Алтайский, Жигулевский и Кроноцкий заповедники, впервые (и окончательно) — заповедник «Денежкин камень» на Северном Урале. Лапландский, Хоперский и Лазовский превратились в филиалы расположенных неподалеку и сохранившихся Кандалакшского, Воронежского и Сихотэ-Алинского заповедников.
Среди «отвергнутых» преобладали лесные заповедники; это наводит на мысль о том, что тут не последнюю, а может, и главенствующую роль играли надежды на возможность вовлечения в эксплуатацию их лесных ресурсов. Предположение тем более обоснованное, что лесная промышленность быстро активизировалась и в относительно короткий период «небытия» заповедников успела развернуть на их территории обширные сплошные концентрированные рубки главного пользования (получение древесины). Серьезно пострадали уникальные горные леса Алтая, северные хвойные насаждения Лапландии. Лесозаготовители вошли в такой раж, что, по словам Ф. Р. Штильмарка, не приостановили рубки даже в первое время после восстановления заповедников.
…Я снова просматриваю специальную литературу. Фактология объективна: столько-то заповедников насчитывалось в таком-то году, столько-то в другом, даты, когда их закрывали, опять открывали. Заметно неодобрительное отношение к проводившимся «реорганизациям». Прямая полемика с утилитарным взглядом на задачи заповедников. Удовлетворение по поводу перемен, последовавших за трудными годами. Но четкие оценки не проставлены. Констатация некоторых отрицательных событий уклончива. Например: «В 1951 году площадь и размещение сети заповедников изменялись». Совершенно очевидно, вместо каких резких и мрачных слов написана эта «безликая» фраза. Чувствуется бдительное око людей, которые пресекали попытки назвать вещи своими именами. Что ж, все понятно.
Готовя книгу, я старался извлечь из литературных источников и обобщить информацию об ущербе, нанесенном заповедному делу необоснованными реформами 1951 и 1961 годов. И не смог. Никто не занимался инвентаризацией ущерба. А если и занимался, то не публиковал своих печальных выводов. Приходится характеризовать потери исходя из общих соображений.
Прежде всего, повторяю, на выведенных из-под заповедного режима территориях резко усилилась хозяйственная деятельность. Рубили лес, косили траву, стреляли зверя, ловили рыбу. Пострадала производственная и материально-техническая база заповедников; конторы, научные помещения, жилье, транспорт перешли в руки новых хозяев. Прервались (и, наверное, это вторая беда после уничтожения объектов охраны) многолетние исследования, исчезли бесценные архивы. Разъехались, разбрелись сотрудники — понесли урон профессиональные кадры. Моральные, нравственные издержки тоже задержали процесс развития природоохранного дела.