Соболь, шкурки которого когда-то занимали одно из первых мест в нашей торговле пушниной, в настоящее время имеет очень небольшое промысловое значение.
Не только белка, заяц-беляк, лисица, хорек имеют в настоящее время для нашей страны больше значения, чем знаменитый соболь, но даже суслик-песчаник и горностай играют большую роль. И это в то время, когда ценность одной собольей шкурки доходит до тысячи и более рублей. Объясняется это тем, что добывается теперь соболь в ничтожном количестве, раз в десять меньше, чем 60—70 лет назад. Но на этом вопросе мы остановимся ниже, а сейчас постараемся подойти к соболю как к типичному представителю сибирской тайги.
Тундра, ковыльная степь, песчаная пустыня, горы Кавказа — известны широким кругам куда лучше тайги. Их красочные образы действуют на воображение, их своеобразная жизнь возбуждает интерес ученого. И художественных описаний и научных исследований по ним гораздо больше, чем по мрачной, однообразной и в общем бедной тайге. А между, тем великий сибирский лес — тайга, покрывающая без малого всю Сибирь и значительное пространство Северо-Восточной Европы, занимает у нас не меньшую, если не большую площадь, чем тундра, степь, пустыня, Кавказ и поры Туркестана, взятые вместе. Она раскинулась широким пологом по равнинам и горам Северной Азии и Америки, перевалила в Европу через Уральский хребет и обняла без малого весь север земного пиара гигантским полукольцом, один конец которого начинается у Балтийского моря, другой упирается в Атлантический океан. Только Тихий океан в одном месте сумел прорвать эта море сурового леса.
Мрачна, однообразна тайга. В ней нет роскошных красок и буйной растительности тропического леса, нет перевитых лианами гигантов, разнообразных пальм, своеобразных казуарин, древовидных папоротников, фикусов, — словом, нет всего того экзотического, что поражает наше воображение краской, формой, причудливым сочетанием, богатством и роскошью жизни. Отдельные, хорошо воем нам известные деревья — ель, кедр, сосна, береза и т. д., не поражают своими размерами, не бьют в глаза. Мы слишком привыкли к ним. Не отдельные деревья, а совокупность их, гигантская площадь, занятая однородной растительностью, характерна для тайги, и в этом ее мощь. И подобно тому, как, стоя у берега океана, всегда сознаешь, что перед тобой океан, а не озеро, хотя бы огромных размеров, так и тайга, даже на своих окраинах, есть именно тайга, а не хвойный лес. В обоих случаях по отдельным признакам, порой трудно улавливаемым, мы чувствуем, что перед нами какое-то грандиозное проявление природы, что перед нами стихия, стихия воды или растительности, — это безразлично. Но в то время как океан действует на всякого наблюдателя одинаково, к тайге необходимо привыкнуть, чтобы почувствовать красоту и мощь ее беспредельности.
Конечно, на своем огромном протяжении характер тайги в различных местах различен. Мы постараемся дать читателю представление о наиболее типичной высокоствольной глухой тайге, в которой главным образом держится соболь.
Внизу, под густыми ветвями кедров, елей и пихт сыро и сумрачно. Многие деревья засохли на корню и стоят мертвые, покрытые вместо той косматыми клоками серого мха. Нет ни цветов, ни кустов, ни даже травы, могущей порадовать глаз. Всюду валежник различной давности, молодой и скопившийся за десятки и десятки лет, — разложение идет медленно на севере. Настоящее кладбище ветвей и стволов. Старые, давно упавшие стволы обросли сочным зеленым мхом, середина же их давно сгнила, т нога человека глубоко проваливается в древесную труху. Темные, видно недавно обломанные бурей ветки переплетаются друг с другом и с уже сгнившими частями деревьев, образуя непроходимую чащу стволов и ветвей. Лишь пользуясь звериными, преимущественно медвежьими, тропами, может человек передвигаться летом в этом царстве бурелома и валежника. Только местами густой полог ветвей разорвало сваленное бурей большое дерево, при да вившее во время падения соседние деревья, и в образовавшуюся брешь светит солнце, обливая лучами и разлагающийся труп, и окружающую его молодую поросль, и стволы обступивших его деревьев. Медленно растут деревья в тайге, вытягиваясь к свету и борясь друг с другом ради него. И пройдут многие десятилетия, пока потомки заменят предка и затянется над ним полог ветвей. Там наверху набежавший ветерок слегка колышет вершины. Сверху раздаются тиньканье синиц и голоса пеночек. Внизу же в колоннаде древесных стволов мертво. Лишь мошкара вьется тучами в застывшем воздухе. Изредка с резким криком, то складывая, то расправляя крылья, ныряя в воздухе, подлетит к дереву дятел, вопьется в него когтями и скачками начнет подниматься по стволу. Или глухарь нарушит тишину, с шумом сорвавшись с ветки, и на распростертых крыльях скроется среди деревьев. Иногда бесшумно выглянет из-за ствола любопытная мордочка белки, рыжая с острыми ушами, да промелькнет полосатый бурундук и скроется в норе. Но все же настоящая жизнь там, наверху, откуда доносятся птичьи голоса, лишь оттеняющие безмолвие, господствующее внизу. Как в море на известную глубину не проникают ни лучи солнца, ни колебания волн, так и нижний ярус высокоствольной тайги всегда лишен солнца, и даже сильные порывы ветра не отзываются в нем. Зато, когда подымается настоящая буря, ветер ревет, стонет и гудит в хвое, трещат ломающиеся ветви, стволы скрипят, грохочут вывороченные с корнями и землей деревья, словом, из царства тишины тайга превращается в ад, наполненный дикими стонами, криками и грохочущими раскатами.
Но площадь, занятая тайгой, отнюдь не сплошь покрыта высокоствольным хвойным лесом. Значительные пространства ее, как уже указывалось выше, заняты гарями. Они имеют различный вид, в зависимости от возраста и представляют полный ряд переходов от сплошь черной, абсолютно мертвой пустыни до восстанавливающейся молодой тайги с отдельными, торчащими здесь ш там обугленными стволами. Далее, вдоль рек растет лиственный лес, слагающийся из ивы, березы, ольхи, различного кустарника. Он много веселей и богаче жизнью. В более северных районах разбросаны огромные болота, урманы, затянутые обманчивым мхом и ягодником, — излюбленные места жировок медведей.
Зимой на долгие месяцы тайга надевает белую зимнюю шубу. Снег толстыми подушками висит на широких лапах елей. Он покрывает и землю, и валежник, и бурелом. Все сравнивает снежная пелена, делает непроходимую летом тайгу доступной лыжам охотника-промысловика. Тихо в тайге летом, и зимой она безмолвна. Лишь изредка кряхтят в глубоком сне замерзшие деревья. Ничто не шелохнется. Самый воздух, кажется, замерз. Можно исходить на лыжах весь день, не встретив, креме немногих птиц, ничего живого. В самые трескучие морозы и белка не выходит из своего тайна. Лишь птицы оживляют погруженную в зимний сон тайгу. Вот с циканием подлетела и расселась на вершине ели пестрая стайка клестов, этих попугаев северных лесов. Яркокрасные самцы, желтые самки и пестрые годовики, резко выделяясь на белом снегу, принялись ловко лущить шишки. Они лазают при помощи ног и клюва, принимая всевозможные позы, стряхивают иней с ветвей и роняют на землю отдельные чешуйки и шишки. Покормившись, стайка снимается и с циканием улетает волнистым полетом. И снова все тихо.
Тайга, принимая во внимание то огромное пространство, которое она занимает, имеет бедную фауну. Типичными зверями сибирской тайги являются: белка-летяга — зверек, в общем похожий на белку, но ело передние и задние ноги соединены широкой складкой кожи, которая (расправляется во время прыжка и служит парашютом, удлиняющим прыжок; бурундук — близкий родственник белки, занимающий промежуточное положение между нею и сусликами; бурый медведь, лохматая, неуклюжая с виду росомаха, стройная рысь, заяц-беляк, лось. Для более южных частей характерны марал, сибирская косуля, колонок. Из таежных птиц назовем глухаря, рябчика, клеста, его близкого родственника — щура, несколько видов сов и дятлов, особенно трехпалый дятел и черный, или желна, ореховку, кукшу, сойку, снегиря, несколько видов синиц. Из пресмыкающихся отметим широко распространенных в таежной полосе обыкновенную гадюку и обыкновенную, или живородящую, ящерицу.
Но вникая глубже в биологию и распространение перечисленных животных, нетрудно заметить, что многие из них не приурочены к тайге как к таковой, а связаны лишь вообще с лесом. Так, например, белка охотно живет и в лиственном лесу, где питается орехами лещины и желудями, и область распространения ее далеко выходит за пределы тайги, охватывая широколиственные леса Западной Европы, с одной стороны, и Китая, — с другой. То же самое следует сказать относительно рыси и бурого медведя. И белка, и рысь, и бурый медведь — настоящие лесные животные; хотя медведь, с одной стороны, проникает далеко в безлесную тундру, с другой, — высоко в горы средней и центральной Азии, за границу древесной растительности, но животные эти именно лесные, а отнюдь не специально таежные. То же самое и многие птицы, обыкновенные в тайге, как показывает их географическое распространение, связаны биологически не с тайгой, а вообще с лесом. Далее бросается в глаза, что многие из таежных форм имеют ближайших родственников, обитающих другие географические ландшафты. Так, ближайший родственник сибирского марала, благородный олень Западной Европы и Кавказа, живет в широколиственных лесах. В сходных же условиях обитает обыкновенная косуля, причем следует отметить, что еще в исторические времена животное это было широко распространено в степной полосе, откуда было вытеснено преследованием человека. Все это наводит на мысль, что фауна тайги представляет собой молодую фауну, сложившуюся в сравнительно недавнее геологическое время из выходцев смежных с нею областей и успевшую выработать лишь очень немного специально своих таежных форм. Мнение это получает подтверждение и со стороны геологии и со стороны ботаники. Именно на молодость тайги как растительного сообщества указывает, с одной стороны, ее бедность в смысле видового состава слагающих тайгу древесных пород, с другой Стороны, как это ни покажется странным с первого взгляда, неприспособленность многих типично таежных деревьев к суровому климату. Действительно, чем иным, как не тем, что ель, пихта, кедр и сосна, составляющие столь характерные для тайги формы, не успели еще приспособиться к северному климату, можно объяснить их свойство в течение круглого года сохранять зеленую хвою? И только лиственница из всех таежных хвойных пород успела выработать, способность сбрасывать свою хвою на долгую сибирскую зиму, избегая таким образом непроизводительной траты энергии в течение многих месяцев в году.
Когда же образовался биоценоз тайги?
В третичную эпоху вся территория, занятая в настоящее время тайгой, была покрыта широколиственным лесом. По всей Европе росли тогда пальмы, лианы, магнолии, буки, дубы, ясени, тюльпановые деревья, грецкий орех, бамбук и пр. По-видимому, вся Сибирь в то время была покрыта сплошным лесом, в состав которого входили наряду с различными хвойными деревьями многочисленные широколиственные породы: платаны, несколько видов орехов, магнолии, клены, каштаны, буки, липы, лавры. Словом, третичные сибирские леса походили на теперешние леса Японии и были разнообразнее и богаче современных лесов Уссурийского бассейна. В ледниковый период вся эта подтропическая флора вместе с населяющим ее животным миром была отодвинута ледником далеко к югу, где она сохранилась до наших дней, конечно, в сильно измененном виде, по берегам Средиземного моря, на южном берегу Крыма и в Закавказье. Относительно Сибири еще недавно считалось, что здесь оледенение было лишь незначительным. Мнение это и до сих пор является господствующим среди западноевропейских ученых. Но последние исследования геологов выяснили, что «оледенение Сибири было не только не меньше европейского, но даже, может быть, и больше» (Обручев). Не только все горные хребты и обширные пространства севера Сибири были покрыты ледниками, но мощные оледенения имели место и в бассейне средней Оби и в долине Лены у Якутска, а также в горной стране к северу от Байкала.
Весьма вероятно, что последующие исследования Сибири еще больше расширят предполагаемую площадь бывших сплошных оледенений, но и установленные уже нашими геологами огромные скопления льда были вполне достаточными, чтобы понизить температуру климата во всей Сибири, исключая самого юго-востока ее, и оттеснить широколиственные леса вместе с их фауной далеко к юту. Когда, по миновании ледникового периода, обширные пространства Европы и северной Азии освободились из-под льда, на его месте в конце концов образовалась сплошная тайга, и вместе с ней сложилась современная таежная фауна из отдельных форм, пришлых сюда с юга. Таким образом, биоценоз тайги представляет с геологической точки зрения образование крайне молодое, и поэтому вполне понятно, что многие формы, входящие в его состав, не успели еще сильно обособиться от своих ближайших родственников, обитающих смежные области. Но все же некоторые представители таежной фауны выработали ряд своеобразных признаков и настолько приспособились к жизни в условиях суровой тайги, что являются настоящими таежными животными, связанными в своем распространении всецело с тайгой. К таким формам из зверей прежде всего относятся бурундук и соболь. Из них первый и до сих пор широко распространен по всей полосе тайги, отсутствует только на Камчатке. Границы его распространения, как показали исследования, в общем удивительно соответствуют границам распространения лиственницы, пихты и кедра, что объясняется главным образом питанием зверька, излюбленную пищу которого составляют семена этих деревьев, особенно кедра.
Соболь еще в недавние исторические времена тоже был широко распространен по всей сибирской тайге, проникая далеко в северо-восточную часть Восточной Европы. Густая, темная тайга составляет любимое место обитания соболя. Здесь он держится в непроходимой чаще бурелома. Местами, правда, он поднимается в горах и выше древесной растительности в каменистые россыпи и скалы, где охотится за сеноставками. Но, по-видимому, безлесные скалы не составляют исконного места обитания соболя, и на долгую сибирскую зиму он всегда спускается вниз в кедровые сланцы или в тайгу. В противоположность своей ближайшей родственнице — лесной кунице, которая, развалясь на ветке, охотно греется на солнце, подставляя лучам свое тело, соболь не любит солнечного света и всегда: стремится уйти в тень под сумрачный полог густых ветвей.
По данным Московского зоопарка, даже сравнительно недолгое пребывание соболя на прямом солнечном луче ведет к обморочным припадкам. Далее, соболь — более наземное животное, чем лесная куница, которой он далеко уступает в лазании по деревьям.
Соболь неспособен, подобно кунице, гоняться по ветвям за бешено мчащейся белкой, совершая большие прыжки с дерева на дерево. Вообще, соболь чувствует себя полным хозяином лишь на земле. Зато здесь он стремительней и ловчей куницы, и никакая чаща бурелома, не может спасти от хищника его основную добычу — бурундука и полевку. Весьма возможно, что различия в образе жизни двух близких родственников — лесной куницы и соболя — стоят в связи со строением их тела; у куницы хвост длинный, приблизительно равный половине длины головы и туловища, тогда как у соболя он относительно короткий и достигает лишь одной трети длины тела. А длинный пушистый хвост, как известно, помогает животному во время его прыжка, не только увеличивая длину самого прыжка, но и служа в качестве руля при перемене направления в воздухе.
Уже в конце зимы, когда солнце начинает светить ярче, хотя морозы в тайге еще достигают 30°, соболи, которые в течение всей зимы вели одиночную жизнь и проявляли островраждебные отношения друг к другу, начинают держаться парами. Однако, как было выяснено еще в 1928 г. работами Московского зоопарка, спаривания в это время не происходит, и у зверей устанавливаются лишь дружеские отношения между полами: самцы играют с самками, прыгая и кувыркаясь по снегу, но, имея недоразвитые семенники, не делают попыток крыть соболюшек. Такое поведение соболей вводило в заблуждение исследователей и охотников, которые были убеждены, что это и есть настоящий брачный период. Как ведут себя соболи в природе в дальнейшем, сохраняются ли эти пары, или расходятся — еще не выяснено.
Свое гнездо соболюшка устраивает в самых крепких местах, под корнями больших деревьев, под выворотнями, в колодах, под каменными плитами, в расселинах скал. В противоположность временным жилищам, гнездо, предназначенное для вывода молодых, выстилается меткой подстилкой. В конце марта—начале апреля родятся обычно 3, редко 4, а по некоторым данным 5 и даже 6 слепых детенышей, покрытых сравнительно редкой грязно-беловатой шерсткой. Молодые соболята, по наблюдениям,
произведенным в Московском зоопарке, сосут мать около двух месяцев, и приблизительно с возраста, 32—36 дней, когда у них открываются глаза, соболюшка начинает таскать детенышам мелких зверьков и птиц. Обычно считают, что самец не принимает никакого участия в выкормке и воспитании молодняка, но, как сообщил мне П. А. Мантейфель, на Алтае наблюдали самца, который защищал детенышей и бесстрашно бросался на охотника. Достигши возраста 6 недель, соболи начинают показываться из гнезда, а с июля они начинают вести уже самостоятельную жизнь, придерживаясь однако гнездового района. Окончательно вырастают соболята и становятся неотличимыми по внешности от взрослых к сентябрю—октябрю. С конца июня—начала июля у старых самцов заметно набухают семенники, а у самок появляются признаки течки, что выражается в прибухании наружных половых органов. Далее как самцы, так и самки начинают подавать голос, не свойственный этим зверькам в другое время года и напоминающий призывные крики молодых соболей. В конце июля—начале августа, по данным Московского зоопарка, гон соболей всех кряжей прекращается, половые органы их входят в норму, и пары расходятся.
К середине осени как у молодых, так и у старых соболей отрастает мех, и зверьки надевают темную зимнюю шубку. Но от жестоких сибирских холодов не может защитить и густой мех, и в самые трескучие морозы соболь не выходит на добычу, а лежит, свернувшись в своем гнезде, пережидая иногда по неделе и по две улучшения погоды. Некоторые авторы указывают, что соболь делает запасы пищи, стаскивая в свое гнездо полевок, бурундуков, белок, птиц. Пища соболя довольно разнообразна и наряду с животным кормом он уничтожает в значительном количестве различные растительные вещества, как-то: ягоды, семена, плоды, особенно лее любит кедровые орехи, которые зимой добывает с земли под густыми зарослями кедрового сланца, занесенного сверху (снегом, или из складов, заготовленных бурундуком, съевши предварительно самого хозяина.
Еще несколько сот лет назад соболь был не только весьма многочисленен во всей сибирской тайге, но и в значительной части северо-востока Европы, доходя на запад до Двинского края. Но благодаря усиленному преследованию карта современного распространения, соболя имеет вид разрозненных пятен. В сравнительно значительном числе он сохранился еще на Алтае, в Саянах, на Урале, в Тобольском севере, Баргузине и на Камчатке. По эту сторону Уральского хребта соболь встречается в небольшом количестве только в верховьях Печоры. О многочисленности соболя в прежние времена можно судить потому, что при завоевании Сибири туземцы платили казакам за чугунный котел столькими соболями, сколько их в нем умещалось. А подать, налагаемая на туземцев, состояла из пяти и даже из семи соболей в год на человека. Известный исследователь Камчатки С. Крашенинников, посетивший этот край в XVIII столетии, пишет, что в прежние времена один промысловик без пруда мог добывать до 70 и 80 соболей в год, «и то не для употребления кож их, ибо оные почитались хуже собачьих, но более для мяса, которое употребляли в пнищу, и сказывают, что камчадалы при покорении своем за ясак соболиный не токмо не спорили, но, напротив того, весьма казакам смеялись, что они променивали ножик на восемь, а топор на 18 соболей».
Хотя времена эти давно отошли в историю, но еще в конце прошлого и самом начале настоящего столетия у нас добывалось ежегодно до 100 тысяч соболиных шкурок. Однако в последние годы перед империалистической войной добыча сильно упала, и на Ирбитскую ярмарку, где происходил главный аукцион пушнины, стало поступать лишь 3—4 десятка тысяч шкур в год.
Ни один мех, исключая может быть лисий, не изменчив так по своим качествам и ценности, как мех соболя. Худшие европейские шкурки оцениваются лишь немногим дороже лесной куницы, в то время как лучшие темные соболи, которые добываются теперь почти исключительно в Забайкалье, доходят до тысячи и более рублей за шкурку. Раньше лучшими соболями считали зверьков из района «к северу от Байкала (с р. Витима), но теперь соболь здесь почти истреблен. Камчатские соболи относятся к одним из самых крупных, но мех их имеет грубый волос, что делает их сравнительно малоценными.
В настоящее время у нас существует ряд заповедников, в которых охраняют соболя. Из них наибольшее значение имеют: Баргузинский, на северо-восточном берегу Байкала, занимающий больше 400 000 га, огромные Кондо-Сосьвинский, за Уралом, и Сихотэ-Алиньский на Дальнем Востоке, содержащие около миллиона га каждый, а на Камчатке — Кронорский. Но заповедники, конечно, не могут разрешить вопроса о поднятии собольего промысла во всем его объеме.
Для этого нужно обеспечить правильное добывание охотничье-промысловых животных, в частности соболя, а это возможно лишь при коренной перестройке нашего охотничьего промысла в плановое охотничье хозяйство. С другой стороны, за последние пять лет упорной работы над соболем в Московском зоопарке и на наших производственных зоофермах биология этого зверька выяснена настолько полно, что вопрос о разведении соболя в неволе можно считать окончательно разрешенным. Раньше зверь этот упорно не размножался в неволе, потому что производственники не зияли основных вопросов его биологии, как-то: сроков течки, за которую принимали весенние игры между самцами и самками, кормового режима, недоучитывали племенного состояния, тела животного к т д. Наконец, недопустимо преувеличивали необходимость для животных тишины и покоя, что влекло к одичанию соболей и лишь усложняло уход за ними.
Таким образом, опыт с разведением соболя в неволе является наглядным примером беспомощности техники, лишенной научной базы и, наоборот, блестящих достижений ее при применении строго научного метода.