Позвольте теперь перенестись из 20-х годов сразу в начало 50-х. К этому моменту в Советском Союзе имелось 128 заповедников, занимающих свыше 12,5 миллиона гектаров, в том числе 45 (и среди них самые выдающиеся) — в Российской Федерации.
Позади был путь длиной в три с лишним десятилетия. Заповедники сформировались в систему с единым органом управления. (В 1933 году им стал Комитет по заповедникам при Президиуме ВЦИК; в 1938-м — Главное управление по заповедникам при СНК РСФСР). Там трудились сотни ученых-биологов различного профиля. Многие из них к тому времени или позднее стали признанными авторитетами в избранных ими направлениях науки. Были проведены обширные инвентаризационные исследования в заповедниках, энергично изучались их почвы, флора, фауна. Осуществлялись уникальные наблюдения в природе, поскольку биология видов диких растений и животных во многом еще оставалась загадкой для натуралистов. Выпущены десятки томов научных трудов, опубликованы тысячи статей. Возникла целая заповедная литература, которую уже в те годы отнесли к «золотому фонду» советской экологии. Заповедники выполнили огромный объем прикладных исследований, активно способствовали сохранению и восстановлению в стране многих видов редких животных, в том числе выхухоли, бобра, соболя (этот факт многократно упомянут в отечественных и зарубежных источниках как выдающееся достижение советской природоохранной науки). Заповедники пользовались любовью и популярностью в стране, среди народа. И все же…
В 1951 году в Российской Федерации из 45 заповедников осталось 17 общей площадью около 800 тысяч гектаров. Это гораздо меньше, чем площадь одного только Сихотэ-Алинского заповедника, занимавшего до реорганизации 1,8 миллиона гектаров. Были закрыты следующие заповедники (привожу их перечень в алфавитном порядке): Алтайский, Башкирский, Верхне-Клязьминский, Верхне-Москворецкий (Московская область лишилась четырех из пяти скромных заповедников, сберегавших остатки ее природы), Висимский, «Галичья гора», Глубоко-Истринский, Жигулевский, Клязьминский, Кондо-Сосьвинский, Кроноцкий (да-да, тот самый, эстафета создания которого была принята у местного населения!), «Кунгурская ледяная пещера», Лазовский (Судзухинский), Лапландский, «Лес на Ворскле», Пензенский, Предуралье, Приволжско-Дубнинский, Саянский, «Семь островов» (был передан Кандалакшскому заповеднику), Средне-Сахалинский, Троицкий, «Тульские засеки», Центральнолесной, Читинский, Южно-Сахалинский, Якутский (родившись в 1950 году, он не успел никак себя проявить).
У России, таким образом, отняли 28 заповедников! Да и остальных в общем-то обкорнали, что называется, под самый порог. Если до 1951 года в РСФСР было 12 заповедников, площадь которых превышала 200 тысяч гектаров (и среди них пять «миллионников» — Алтайский, Кроноцкий, Печоро-Илычский, Саянский, Сихотэ-Алинский), то после в лидеры вышел Дарвинский: 164 тысячи гектаров.
Ученые, общественность много раз задумывались о фактических причинах первого крушения заповедной системы. Приходили в голову и крайне субъективные, присущие тем сложным годам обстоятельства. Однако нельзя закрывать глаза и на то, что деятельность заповедников, даже в очень подправленном виде (что это значит, мы поймем дальше), вступила в определенное противоречие с преобладавшими тогда радикальными преобразовательскими подходами: «Не ждать милостей от природы…» А заповедники ее «ждали». Вернее, пытались вникнуть в суть природных явлений, уяснить их последовательность, закономерности. И очень мало — явно недостаточно по меркам преобразователей — воздействовали на эти явления. Не пеклись о сиюминутной выгоде, практической «отдаче». Кроме того, заповедники издавна были приютом «вопиющих» (это изрядно вредит им до сих пор), которые, хотя и робко, пытались поднять голос против всеобщего «преобразования» и «реконструкции» природы, против беспощадного «наступления» на нее и всяческого «покорения», что также изрядно раздражало.
Как, наверное, помнит читатель, я упомянул в начале книги о том, что приступил к работе в Воронежском заповеднике «тридцать пять лет назад». А точнее — в 1953 году. Так вот, тогда уцелевший от реорганизации заповедник был на «практической волне». Завершалось научное обоснование организации бобрового хозяйства на базе заповедника (!) и окрестных территорий. В лесном массиве велись обширные «рубки реконструкции» (тоже на научном фундаменте). В тематическом плане преобладали исследования, имевшие прямое практическое значение для лесного и охотничьего хозяйства. Заповедник продолжал играть роль всесоюзного бобрового резервата, энергично занимался отловом и расселением бобров по всей стране (и мне пришлось немало потрудиться на сем поприще).
Необходима полнейшая ясность. Любые природоохранные территории не могут быть безразличны к нуждам практического природопользования. Все дело в формах участия. Быть эталонами (для эксплуатируемых территорий!), участвовать в формировании теории природопользования, извлекать из наблюдений в природе и научных исследований методические подходы и приемы для использования в хозяйственной сфере — это одно. Это их обязанность. Проводить же прямые практические эксперименты на базе охраняемых в заповедниках природных ресурсов — недопустимо. А между прочим, заповедники многие годы упорно толкали на такой путь, о чем с возмущением писали А. М. Краснитский, A. А. Насимович, Н. Ф. Реймерс, К. П. Филонов, Ф. Р. Штильмарк и другие ученые, анализировавшие историю заповедного дела в нашей стране. Взглянем хотя бы бегло глазами науки на некоторые события, предшествовавшие злополучному 1951 году.
Мы уже приводили высказывание B. В. Докучаева, которое можно считать основополагающим для определения задач особо охраняемых территорий. Добавим, что энтузиасты заповедного дела, при чьем активном участии происходило становление системы отечественных заповедников, хорошо помнили и высказывание проф. Г. А. Кожевникова, приведенное им еще в 1909 году в докладе «О необходимости устройства заповедных участков для охраны русской природы»:
«Чтобы иметь возможность изучать природу, мы должны сохранить ее в первобытной неприкосновенности в виде ее наиболее типичных формаций… Какая цель сохранения таких нетронутых участков? Прежде всего чисто научная, а затем, конечно, и практическая, так как только научное изучение природы дает прочные основы для практической деятельности…».
Подобные заветы довольно долго лежали в основе работы первых заповедников, которые, правда, не чуждались и прикладных целей — восстановления ценных охотничьих животных (ведь многие из них создавались в качестве охотничьих резерватов!). Тем не менее «чисто заповедные» исследования (инвентаризация, стационарные наблюдения) развертывались полным ходом, и никто не рассматривал их как крамолу. Однако в конце 20-х годов положение начало быстро изменяться к худшему. Сформулированные классиками взгляды на заповедники как на эталоны нетронутой природы стали объектом резкой критики. Особенно сильным нападкам подвергался тезис о полной неприкосновенности заповедников. Последним все чаще стали предписывать активное вмешательство в ход природных процессов.
В итоге в утвержденном в 1934 году «Положении о заповедниках» принципы заповедности, которые только и оправдывают организацию этих особо охраняемых природных территорий, оказались приглушенными и отодвинутыми на задний план. На заповедники возлагались следующие прикладные задачи:
«а) охрана и умножение особо ценных в хозяйственном и научном отношениях генетических природных фондов;
б) теоретическая и практическая разработка вопросов учета природных ресурсов, способов их обогащения, улучшения и использования;
в) выявление новых сырьевых ресурсов;
г) сохранение участков природы, отражающих черты природно-хозяйственных районов страны, для изучения вносимых человеком изменений;
д) создание необходимых условий для ознакомления с природным комплексом заповедников и результатами научно-исследовательской деятельности в них в целях массовой культурно-просветительной работы и содействия подготовке научно-исследовательских кадров».
Правильно отметил в одной из своих работ Штильмарк — в тот период перед заповедниками были поставлены взаимоисключающие задачи. Как природоохранные организации они были обязаны оберегать типичные участки природы, ценные виды растений и животных, вести стационарные научные исследования. Но как совместить со всем этим выявление, обогащение и улучшение новых сырьевых ресурсов, да еще разработку чисто практических вопросов их использования? Нет, та картина, которую я застал в начале 50-х годов в Воронежском заповеднике, не была случайной, она явилась следствием определенной долговременной политики по отношению к заповедникам.
Вспоминается факт, который в наши дни может показаться невероятным. В конце 40-х годов тогдашний директор Воронежского заповедника получил от вышестоящей организации выговор за… «допущенное снижение численности бобра» (!). Не надо быть экологом, чтобы оценить парадоксальность этого и подобных ему (а он не единичен!) инцидентов. Численность животных в заповедниках подвержена естественным колебаниям. Сегодня их больше, через некоторое время — меньше. Задача заповедников — не предотвращать неизбежные колебания, а четко фиксировать их и вскрывать причины (выводы можно затем учесть в практике, но не на охраняемых территориях). По мнению же некоторых деятелей, заповедники обязаны были непрерывно наращивать численность полезной фауны. Отступление рассматривалось как серьезный брак в работе. Вот и вынуждены были некоторые заповедники приводить в отчетах дутые цифры о непрерывном росте популяций охраняемых животных.
Против такого понимания задач заповедников энергично возражали многие видные ученые — В. В. Алехин (основатель Центральночерноземного заповедника), В. Н. Сукачев (творец биогеоценологии), В. Г. Гептнер (крупнейший систематик, зоогеограф, зоолог), В. Н. Скалой (зоолог и охотовед) и другие, но в ответ их упрекали в том, что они «поддерживают фетиш неприкосновенности», отстаивают недопустимые «пассивность» и «созерцательность» природоохранных территорий, противодействуют решению злободневных народнохозяйственных проблем.
Заповедники в той или иной степени, конечно, реагировали на предъявляемые им требования. Не могли не реагировать. Интродуцировали на своих территориях чуждые им, но «хозяйственно ценные» виды растений и животных, преобразовывали коренные ландшафты для улучшения условий обитания таких видов, подвергали гонениям «вредных хищников», осуществляли обширные биотехнические мероприятия, создавали различные питомники, проводили охотохозяйственные и лесохозяйственные эксперименты… Однако корни заповедного дела настолько глубоки, что, не обрубив их целиком, невозможно уничтожить заповедную специфику. Большинство заповедников стремились остаться самими собой, сохранить заповедный статус; «преобразовательские» перекосы нанесли существенный ущерб, но не привели к утрате ими своего лица. А тем временем подняли голос те, кто обвинял заповедники в «бесполезном изъятии» из практического оборота колоссальных природных ресурсов. По-видимому, все это вместе взятое и явилось истинной причиной «реорганизации», проведенной в 1951 году по указанию Сталина.